...Я тогда любил путешествовать из Центавры к Пальмире. И вот однажды, пролетая в Млечном пути, случайно стукнулся лбом о какой-то планетоид. Столкновение было столь неожиданным, что у меня от досады и боли из глаз брызнули слезы... Одна из них попала на планету, на нем тотчас образовались океаны. В них заплавали рыбы, в горах заползали змеи. Приблизив лице свое поближе, я наблюдал народившуюся жизнь, оставалось только выдохнуть, чтобы наполнить это мое невольное творение атмосферой. После чего я проследовал дальше.

Ум мой посетила мысль использовать заготовки из нашего фонда автоматических роботов, чтобы, так сказать, завершить творение, что и было исполнено в следующее мое посещение, которое произошло несколько позже. Я сразу сотворил человека: целое племя количеством не менее тысячи, и, по правде говоря, вели они себя достойно, хотя сейчас я думаю, что ничего более противоествественного мне еще не приходилось создавать.

Спустя множество лет произошли первые непотребства, а в следующий мой прилет, они стали совершенно нестерпимы: убийства и разврат наполнили планетоид G20 (по нашей классификации). На мне была майка с надписью "А ты попробуй", я снял ее, выжал собравшийся на ней пот, - и тотчас G20 оказалась затоплена. Только лодочка одна плавала с семьей рыбака и двумя собаками по поверхности, да виднелись 2-3 горных пика...

Я думал, что такого удара человечество точно не перенесет, но оно перенесло.

В следующий мой визит я увидел, как один бугай ходит по поверхности и приговаривает:

– Горы, я вас прощаю! За то что вы разите мои подошвы ног и загораживаете мне виды. Звезды я вас тоже прощаю! Потому что вы ночью бесполезны, а днем вас не видно. Киты и щуки, вас я тоже прощаю! и т.д.

Его поведение меня позабавило. Нужно сказать, что заготовки роботов были довольно несовершенны, поэтому пришлось добавить в них кое-что от себя; и вот, люди теперь то и дело путали себя с нами, хотя суть их была роботической, прахообразной. К нам их тянул только их дух, коего в уме у них проявлялось по разному.

Я просунул свое лице сквозь облака и сказал:

– Эй, тело! А где все остальные?

Увидев меня, лице мое, он даже не заискрился, – не то чтобы истлел на месте, – а только, вытянув руку, указал на меня пальцем, и сказал:

– А тебя я не прощаю!

Впрочем, я знал, где все. Вождь загнал их под землю, и держал там, заставляя работать, а наверх не выпускал, находясь во власти странного суеверия.

– Ты меня рассмешил, – продолжил я. – Проси что хочешь!

Тот думал не долго:

– Хочу чтобы у меня руки были до горизонта!

Это напомнило мне анекдот, который произведут на свет через 40 веков в одной северной холодной стране, но смеяться мне уже не хотелось:

– И зачем тебе такие руки?

– Ты обещал – делай! – он был упрям и туп, как самая первая небрежная заготовка-шаблон.

Придав ему такие руки, я видел, как под 500-мильной тяжестью его утаскивало в океан, а он был такой раскрасневшийся и напыженный, но ни звука не издал, чтобы спросить о помощи. В его уме я увидел, как он показывает свои новые руки народу и домочадцам, отчего уважение и страх перед ним становятся просто гигантскими, ему воздвигают еще одну статую в ряду уже сооруженных, и пр.

В следующий визит я узрел, как две толпы людей с оружием бегают по поверхности планетоида и разят друг друга насмерть, все из-за отказа иных поклоняться определенному наскальному изображению в пользу другого наскального изображения.

И то и другое были отвратительны. Я набросал им третье, думая их примирить, но не тут-то было. Теперь они, каждая группа, стали претендовать на покровительство нового истукана, отказывая в нем супостатам. Это послужило поводом еще к двум войнам.

Я тогда отлучился...