Веня с детства боялся, что его убьют.

        Не то чтобы смутно боялся, а самым осязаемым образом: даже когда в детском саду подавали горшок, он подозревал в нем плавиковую кислоту, которая разъест его сзади, так что еду потом придется из себя рукой доставать.

        Еще он с детства опасался людных мест. Выйдет, бывало, на площадь, издали увидит служивого, который с веревкой уже бежит к нему, чтобы винтить его, – да как закричит! Насилу его родители, пинками и купанием в проруби, успокоить могли.

        Потом он, когда вырос, стал депутатом. Как иные народные слуги, он крал, брал, безбожно врал, делал женщинам подлости, пил, буянил, но из драки выскакивал первым, оставляя другим разбираться с тем, что он заварил.

        Один избиратель напрямик спросил его, зачем он берет взятки.

        Веня побагровел, нажал тревожную кнопку, и показавшейся секретарше выговорил:

        – Тут у меня провокация на ровном месте, это какая девка его пустила?

        – Да ладно, скотина, – неожиданно подал голос избиратель, встал, пнул того в живот, а потом, когда Веня согнувшись пытался выдохнуть, снова спросил: – Ты зачем, свинья, взятки берешь?

        – Дети есть хотят… а век недолог, – с трудом выдохнул Веня.

        – Судя по тому, сколько ты берешь, свинья, у тебя не дети, а проглоты. Совесть будем когда-нибудь приобретать или нет?

        – А сколько надо?

        – Чего – надо?!

        Впрочем, детское наитие его не обмануло: оказавшись сексотом на площади во время массового народного схода, пытаясь утихомирить людей льстивыми речами, он был затерт подоспевшим подкреплением с покрышками.

        Когда его, наконец, отодрали от мостовой, то, распахнув пальто, не нашли внутри человека: наружу показалось странное существо, похожее на чупокабру, которое брызгало слюной и угрожающе рычало.

        С ним не стали разбираться – кто он и что. Изъяв удостоверение, его передали на опыты юным хирургам из ближайшей больницы.