– Сижу, значит, дома. Не пил уже дня три, чувствовал нормально себя, хотел сходить погулять, размяться.

        Тут мне куртка, – она на вешалке в коридоре висит, – начинает что-то шептать. И как-то мягко начинает разговор, а я, занят своими мыслями, – ты ведь знаешь, сколько их у меня в голове, причем постоянно, – что-то ей отвечаю. В общем, разговариваю с ней, и понемногу я начинаю удивляться, о чем это я с ней лясы точу.

        Что-то меня испуг взял, я на кухню метнулся отдышаться, смотрю: кругом как-то все слегка переменилось. Какая-то жизнь наполнила мою хазу. Банка консервов на кухне словно дышит, будто там есть кто внутри и пытается выбраться. И чем дольше я за ней наблюдаю, тем больше она дышит, едва не подпрыгивают, а закрытая крышка отгибается кверху.

        С другими предметами тоже что-то неладно. Музыкальный центр, - который выключен из розетки (он стоит в зале, я вижу это из кухни), – весь подсвечивается огнями, причем такими, которыми он даже во включенном состоянии ну просто не может подсвечиваться. Потом я слышу музыку. Он играет мне музыку! Выключенный центр… Иногда сбивается на радиошип, но играет, и довольно громко.

        Я выбегаю в зал, чтобы рассмотреть его повнимательнее, тут снова куртка начинает разговаривать, и тут ей начинает отвечать полиэтиленовый пакет, черный пакет, который лежит на тумбочке в прихожей. Они говорят между собой, но что-то про меня, потому что куртка иногда поднимает рукав и указывает на меня. Они говорят с издевкой! Потом куртка нагло заявляет: «Ну, ты мне дашь закурить или как?» Я ей: «Пошла вон! Куртки не разговаривают!»

        И бегом на кухню.

        Там свистопляска с банкой, и селедка в полиэтилене бьется на столе. Вообще, в квартире появился какой-то живой пульс, всё вроде как с ума посходило, даже неживое. «Все, надо идти подышать», – думаю я. – «Неужели я сошел с ума? Разве так сходят с ума?»

        Я, помню, еще о тебе подумал, вот ты удивишься, когда приедешь, а все скажут, что я с ума сошел… Но не мог же я придумать все эти чудеса, не мог же разговаривать за куртку и пакет, со слухом у меня все в порядке, я отчетливо все слышал...

        Я возвращаюсь в зал, тут пакет из коридора что-то мне шипит, я ему отвечаю крепко, и он пускает в меня какую-то строю, такую черную, словно нефть. Я оказываюсь на полу, подбираюсь к тому месту, куда приземлилась эта грязь, щупаю рукой.

        Сухо!

        Я поднимаюсь, со смехом кричу: «Я сошел с ума! Я сошел с ума!»

        Тут звонок в дверь.

        Я смотрю в глазок, там какая-то старуха, причем мне слышно, что она говорит. Она просит, чтобы я открыл и называет меня по имени. Я открываю, распахиваю дверь. Никого нет. Так раза два или три было. Я даже вниз по ступенькам спускался, - никого!

        Все, нужно идти дышать, думаю я, одеваюсь, разглядываю куртку, – она не подает никаких признаков жизни. Закрываю дверь в зал. В это время центр увеличивает громкость до максимума, так, что дверь прогибается, я говорю вслух: «Надо же, мой центр меня провожает! Всегда бы так!»

         Выхожу на улицу. Где-то в районе автомобильной стоянки встречаю приятеля. Мы о чем-то разговариваем, тут я замечаю, что на стоянке появилась стайка молодых девчонок, художниц. Они все с красками и кисточками, начинают разрисовывать машины. Капоты, двери, – все в становится в краске. «Зачем они это делают?» – спрашиваю приятеля. «Что? – не понимает он. «Рисуют на машинах. Они художницы. Разве ты не видишь?» «Да где?» «Ну вон, прямо, за оградой, сейчас одна линию ведет прямо у бампера, сейчас номер будет закрашивать!» Нервы мои на пределе. «Да нет там никого», - отвечает он и странно на меня поглядывает.

         Потом художницы сбиваются вместе и начинают что-то говорить, поглядывая на меня, я слышу, как они называют меня по фамилии. Скоро я прихожу к выводу, что они собрались меня прикончить, только не могут договориться о деталях и алиби. Мой знакомый давно уже куда-то пропал, а я все не могу никуда уйти, мне нужно дослушать, что там на мой счет решили эти художницы. Сколько я был там времени не помню. Только у меня уже шоковое состояние, похоже, развилось, кто-то вызвал скорую, а заодно и милицию, потому что я пытался найти защиту у прохожих...

        Приехали в больницу. Я пытался объяснить ментам по дороге, что вокруг меня заговор, меня и в больнице достанут и порежут, дайте мне бронированный номер, но они только морщились от смеха, так что я и на них уже начал думать, что они все заодно, и заткнулся.

        В больнице меня сначала поместили под лестницу, туда все мужик какой-то ломился ко мне, пытался дверь выломать.

        Потом я переехал в палату. Меня там закрыли, сказали, чтобы я душ принял. Принять-то его я принял, а когда выходил, там такой предбанник, и в нем мужик сидя курил. Я стрельнул у него сигарету, но он мне отказал. Сам нагло курил, смеялся даже, в общем, мы поругались.

        Пришла медсестра, стала мне укол делать. Я смотрю, а сверху, где потолок, из небольшого отверстия какая-то жидкость капает, прямо на нее. Я ей говорю: «На вас вода капает, разве вы не видите?» Она мне: «Спокойно, спокойно, все будет олл райт».

        Потом она ушла, я заснул.

        В общем, еще день почти что-то капало, мужик в предбаннике курил, я просил раз или два перевести меня в другую палату, а потом все как-то нормализовалось.

         Пришла мой лечащий врач, смеется: "Что, "белочку" поймал"? "Какую "белочку"? Я что-то слышал, но никогда со мной такого не было, поэтому всполошился. «Белая горячка у тебя была, молодой человек! Пить надо завязывать». «Так вот ты какая… белая горячка» – подумал я тогда.

        Потом меня выписали.

        В очередной раз, когда я — скажем, как лорды — очень сытно поужинал, ничего такого я уже не видел. Пакет только раз совсем вяло пошевелился, но под моим строгим взглядом бросил эти штучки раз навсегда…